Настолько вглубь (в моём случае вглупь) веков я себя не помню.

Но яркой картинкой всплывает в памяти бабулин двор и куры. Белые страшненькие такие худенькие куры в плешинах. Чёрт их знает, что за алопеция такая с ними приключилась. Может авитаминоз. Но тогда и слов таких не знали.
Советский Союз, начало 70-х, дорогой Леонид Ильич и том двадцать какого-то съезда ЦК КПСС в красном переплёте в сортире.

О, эти огородно-дворовые сортиры! Когда-нибудь я посвящу вам оду.

Так вот куры. Маленькая Юлька видела как дед покидал куд-куд-кудахтающих кур в большой фанерный ящик, привязанный к зеленому велосипеду, и куда-то отчалил.

— Не может быть, — сказала бабуля. — Тебе было два года. Неужель помнишь?

Ещё как помню, бабуль.

Оказывается, плешивых кур отвезли на базар в качестве мести  за неяйценоскость.

Скотину дано заводить не всем. В нашей семье каждое сельскохозяйственное животное помирало своей смертью. Рука казнить ни у кого не поднималась.

Каждой плешивой курице было лет по сто.

Кстати. Кости советских кур практически невозможно было расчленить ножом. Требовалась либо сильная мужская рука либо топор. Помните, да? Там кости по крепости были как у ископаемого динозавра. Чистый кальций.

В обратный путь дед привёз одну, самую страшную из выводка. Куда она делась, не знаю. Может отправили на пенсию, может в суп. 
Помню, лежала она привязанная ко дну фанерного короба пузом кверху, растопыренными лапами в небо.
 
Второе детское воспоминание.

Зима.

Темь.

Маленькая Юлька в каракулевой шубе, подпоясанной синей лентой под мышками. Неудобно ужасно, но протестовать бестолку — мама видит талию в этом месте и ни сантиметром ниже.

На голове мерзкая отвратительная зелёная шерстяная шапка с ушами.
Она постоянно сползает вниз,  на глаза, поэтому мама прицепила её брошкой. Нет, не к голове. Перед к заду. В смысле — к затылку. Но эффекта хватает ненадолго. Сколько бы эту падлу ни ушивали, она возвращается в свои размеры и виснет.
Маленькая Юлька чешет зверски зудящий потненький лобешник, подтягивая коварное трикотажное изделие повыше,  без особого, правда,  успеха. И так всю дорогу до ненавистного сада.

Может потому в моем гардеробе нет ни единой зелёной вещи. Ненавижу!

Торопящийся на работу отец сдаёт Юльку воспитательнице.

И вот это — самое тоскливое воспоминание детства.

Детский, $ука, сад...

Молочные супы («кто не съест — вылью за шиворот»), хорошие, не ломанные игрушки  на воспитательских стеллажах — это для проверяющей комиссии, и ты смотришь на них, недосягаемых как кремлёвские звёзды, а для игр — пластмассовый лом на полу.

После обеда — сон на раскладных, типа рыболовной табуретки… Как же они назывались? Этакие брезентовые  раскладухи на деревянных крестовинах? Убей не помню. Вот на них. Казалось — очень высоко и маленькая Юлька боялась упасть и разбиться.

Спали по алфавиту. 
Первым лежал Серёжка Аксёнов. Потом я, Юлька Ант… а. Тогда я носила другую фамилию, но это другая история.

Я не помню как выглядел Серёжка, но запомнила слова нянечки, поднимавшей нас после обеденного сна с этих полатей:

— Миленька, как ты тут спишь? Он тебя всю обпердел.

Серёжка Аксёнов мне запомнился вонючкой. Хотя потом, говорят, вырос в пожирателя сердец и тлетворного мачу.

Но мы-то знаем, да? некоторые ароматные факты его биографии.

Самым радостным моментом был приход мамы после работы.

— Юля, за тобой пришла мама!

Так быстро я никогда не бегала. Разве что от эксгибициониста в городском парке в конце 80-х, но это совсем другая история.

Всех люблю. Некоторых — особенно.

Ваша Хуанна.

Фоток новее что-то нет. А детские искать.

В любой непонятной ситуации — перекрась ногти и сходи в сиреневенький

От благодарного коллектива военного комиссариата уездного города П. Саратовской губернии за укрепление боеспособности государства на вверенном ей участке Юлии Борисовне был врУчен, а может быть вручЁн 

маленький скромный букетик, и под… нет, не под «Прощание славянки», а стук собственных каблуков по гулкому коридору Юлия Борисовна не была препровождена, а самостоятельно направилась к выходу. На свободу. С почти чистой совестью.

Сказали, что всегда ждут обратно)

Нет. Всё, ребята.  Дембель. После выходных — на завод, на завод, на завод!

И вновь нихрена не делать,  целыми днями смотреть кино и висеть на сайте за читкой каментов...

Очень  сложная и трудоёмкая работа, отнимающая все силы. 

Всех люблю. Некоторых — особенно.

Ваша Хуанна. 

Вспомнилось… Да и не забывалось. Всегда со мной, в моей памяти.

Маленький домишко в два оконца. Белые занавесочки-ришелье. Палисадник с жёлто-фиолетовыми ирисами.

Сирень, в кустах которой по осени росли грибы. Я их называла подсиреневики. По-моему это были обычные опята.
Бревно у забора, на котором летним днём сидела бабуля, а вечерами сползалась уличная ребятня и мы с вечной моей спутницей, подругой и волею судьбы — сестрой Динкой, самым моим любимым созданием на свете.

Грызли семечки, которые по пути с работы, из военкомата, покупал нам дед — два газетных кулёчка, каждой по маленькому стаканчику жареных семечек, 10 копеек кулёк.

Соседка баба Таня Романова тащила нам вёдрами из своего сада яблоки. 
Яблок мы с Динкой потребляли немеряно, сидя на подоконнике. 
Видимо, критическая масса выброшенных огрызков достигла своего апогея, потому что перед окнами без человеческого, казалось бы, на то участия выросла яблоня с крепкими красными яблоками. Как Василиса Премудрая рукавом махнула)

Утра наши с Динкой начинались с зарослей малины. Пахло нагретой солнцем ягодой и иногда клопами)

Бабуля ждала нас с оладушками, или стопенью блинов, миской топлёного сливочного масла, банкой сливок.

Вытирая белые усы, бежали на речку...

Обед бабуля накрывала в сенях за круглым столом. На лето его раздвигали в овальный. Народу собиралось много — бабуля, дедуля, мама, Динкины родители — дядя Юра с Велтой, и мы — Мишка, Динка и я.

Бабуля варила густые-густые, ложка стояла, щи. Пекла толстенные пироги. Стряпала бабуля вкусно, сытно, обильно. Любила кормить, и всё подкладывала и подкладывала лучшие кусочки на наши тарелки...

Посуду всегда мыл дед. Это была его домашняя обязанность. Он же и чистил картошку. Тоненькой стружечкой снимал шкурку, никому не доверяя сего действа.

Огород мы с Динкой любили особенно в период поспевания помидор. Пахали себе каждая тазик салата со сметаной, солили крупной серой солью. За горбушки шла охота. Мякиш не катил. Макали корки в помидорно-сметанную жижу. 

Хотела про дом, а получилось про другое...

Дом там, где твои близкие, любимые, там, где твоё сердце.

Нигде мне не было так хорошо как там. Нигде, никогда и ни с кем.

Годы спустя понимаю — это было счастье. 

В 2000-м с разницей в один день ушли бабуля и дед.

Год мы поддерживали в доме тепло.

Но вместе с ними ушла и та атмосфера, то не имеющее названия нечто, что тянуло туда как магнитом. Дом стал чужим, холодным, неродным.

Сейчас в нём живут посторонние люди. Надеюсь, так же счастливо, как жили там мы.

И до сих пор, проезжая иногда мимо, я отворачиваюсь от окна, глотая застрявший в горле комок, вытираю слёзы.

Дом — это не стены. Дом — это люди.

Всех люблю. Некоторых — особенно люблю.

Ваша Юля.

Такого по-моему ещё не было))

Жмём зелёные лапки — получаем маленькое удовольствие))

Жмём на красные — получаем в глаз. 
Шучу.

Жмём, куда душе угодно, смеёмся.

О результатах — доложить.

Всех юлбюл. Некоторых — особенно. 
Ваша Хуанна. 

Помнишь? Ты помнишь.

Потому что это была юность, прекрасная розовощёкая наивная наша юность. 

Автобус, картошка и песни под гитару.

Танцплощадка в городском парке, «ю май хат ю май соул».

Горком комсомола,  комитет ВЛКСМ завода «Молот», Юлька — зав.сектором учёта. 

И ни одной фотографии тех лет. Хотя нет, вру. Где-то лежит старая-старая, почти такая же старая как Хуанна, городская газета с фото октябрьской (7 ноября)  демонстрации и Юлька в первом ряду заводской колонны. Рядом секретари парткома, председатель профкома и  руководство завода.

Всех, кто был, состоял, всех, кто помнит, кто жил в то прекрасное время, кто был тогда молод и дерзок, кто горел, пылал, всех, в ком ещё тлеет тот огонёк — с праздником, ребята!

 Всех люблю. Некоторых — особенно.

Ваша Хуанна.

все те что сказать я хотела

давай лучше думать куда закопать

тело

Иногда берёшь лопату и начинаешь копать саму себю в поисках сама не знаю чего. В целях самопознания, что ли… Хотя — нахрена эта пахота, перешагнувши на вторую половину столетия, Юля?..

Было бы лукавством сказать, что я этого о себе не знала раньше, а тут вдруг озарило. Нет, конечно. Знаю я себя. Как Мировой океан — мал-мал процентов всё-таки изучено. Кстати, дно мирового океана исследовано на 5-7%, а вод — полпроцента. Я себя изучила примерно в  тех же пропорциях. Там иной раз открываются такие бездны, такие МариХуанские  впадины, у-у-у...

Вот правда, иногда от себя не ожидаешь. И, копнув неглубоко,  поняла о себе некоторые нюансы —  простить могу всё, понять и простить.

Не задавить обиду, проглотив комок, не уравнодушиться, что было бы ещё лучше, не забыть, стерев, как ластиком, из памяти.
А, взяв обидчика на ручки, прижать к себе чтоб задохнулся, погладить по квадратной глупой голове, чмокнуть в макушку  - да хрен с тобой, бессовестное создание, прощаю. Не знаю, насколько тебе это надо — это надо мне. 

Всех люблю. Некоторых — особенно.

Ваша Хуанна.

… где к сыру кетчуп, макароны?

Была в ВК группа под названием «Прожить на сотку».

Студенты и прочая не особо отягощённая материальными благами молодёжь делилась рецептами.

Главный критерий предлагаемых к изготовлению блюд был один — на выходе должно быть много и дёшево.

С таким гастрономическим репертуаром ЗОЖ прощально махал платочком, а гастрит говорил — «здравствуй, дружок!».

Один из рецептов выглядел примерно так: берём яйцо,  лапшу «Роллтон», остатки майонеза, сосиску (если есть), соскребаем со стенок банки кабачковую икру, достаём из закромов чёрствый хлеб, селёдочный хвост, стакан воды и пачку «Панкреатина».

Вот примерно по такому же принципу я вчера замастрячила картошку.

Что нам надо.

Во-первых, сама картошка и духовка.
Рубим как бог на душу положит. Любой конфигурацией. Вот меня всегда удивляло — нарежьте кружочками, звёздочками, буквами латинского алфавита, китайскими инроглифами, вырежьте из картошины фигу. Какая разница? Всё равно жевать.

В майонезик суём самашечче порубленный чеснок. Не люблю давленный и тёртый, в нём нет жизни и вкус другой.  Умные люди говорят, что у тёртого чеснока нарушается кристаллическая решётка. Так что — рубим и жрём в виде кристаллов.

И вот на эту нарезанную фигами картошку намазываем мазико-чесночную массу.

Да, голую картошку посолить не забудьте.

(В этом месте идёт реклама Адыгейской соли).

На противень подлить воды чуток. Чтобы не высохла в чипсы.

Градусы не скажу. Не слежу за таблом. Всё на глаз, всё интуитивно.

Но приглядывайся. И принюхивайся. Как чесноком на всю избу завоняло, значит скоро можно доставать.

И то ли я голодная была, то ли просто сорт такой вкусный на рынке попался.

Ну, собака, вкуснота неописуемая!

Фото не будет. Сожрали.

Вспомнился по случаю мой первый кулинарный опыт. Маленькая Юлька ждала маму с работы и решила удивить. Ну и вообще, проявить заботу. И сварила Юлька макароны. Уж не помню, альденте они были или полное месиво, но надо ж было воду слить.

И вывалила маленькая Юлька всю кастрюлю премьерных макарон в раковину — сил не хватило удержать на весу.

А чтобы вы знали, тогда водопровода в доме не было, и раковина — это не то, что вы подумали, а такой себе эмалированный таз с дырками в деревенском рукомойнике, куда народ и умывался, и зубы чистил, и иногда даже башку мыл под дудкой.

И вот туда-то Юлька мамкины макароны и ахнула от всей души.

Ну не скажу, чтобы прям помойка была в этой раковине — енотили, конечно, скребли, средствов тогда химических не бывало, поэтому может оно было и не сильно стерильно, но экологично — это точно.

Собрала маленькая Юлька, обжигаясь, макароны из умывальника обратно в кастрюлю, ополоснула из ведра водой из-под уличной колонки, и на сковородищу, в масло — погреть и малость поджарить и продезинфицировать.

Мама ужинала, макароны Юлькины хвалила.

И только спустя мно-о-ого много лет большая уже Юлька призналась матери в своей подлейшей каверзе.

Реакцию не помню, дело прошлое  и за сроком давности этот грех Юльке списали))

Всех люблю. Некоторых — особенно.

Ваша кулинарная Хуанна.

… значит мочь.

Лавандовый? 
Скромненько и вязать интересно.

Не прямо вот тебе «вау!», но долгими осенними вечерами у телевизора — варум бы и нет, в ожидании лучших времён))

И вот ещё приятный во всех отношениях.

Всех люблю. Некоторых — особенно.

Ваша Хуанна.