Я знаю, так любить нельзя.

Но на каких весах любовь измерить?..

Моя любовь, моя радость, моя тревога, моя жизнь — мой мальчик, мой сынок.

— Мам, Ритка посылку отправила — пять кило!

— Ну, может и мне что-нибудь перепадёт? Свекровь я или где?

— Вам, мама, перепадёт, когда я заработаю много денег. А в этот раз — не знаю.

Серьёзный такой.

Да ничего мне не надо, сын.

Просто живи и будь счастлив.

Моё запоздалое счастье.

Об одном жалею — что так поздно… Так мало времени осталось быть вместе с тобой.

— Мам? Ты празднику рада?

— Конечно рада, сынок. 

— А я нет. В 16 радовался, а 18 — что-то дофига уже.

— Ну, что, это старость, Мить...

Вот такие разговоры накануне.

А дальше — старенький постик. Лучше я и не напишу больше. Да и зачем, когда всё уже сказано?)

Всех люблю. Некоторых особенно.

Ваша Юля.

Девять месяцев счастья

 Я не знаю, что там в нас, в бабах, бродит в этот период, эндорфины, серотонины, окситоцины или какой-то иной  биохимический коктейль, но те месяцы 2006 года с мая, когда тест показал две полоски, а врач сказал, что я стану мамой, и до декабря, когда в операционной мне, ещё не отошедшей от наркоза, поднесли  щекастый спящий кулёк, были самыми счастливыми в моей жизни.

Потом были другие счастливые моменты — первое «агу», первая улыбка, первый зуб, первый шаг, первое «мама»...

Но те девять месяцев!.. Состояние постоянного, непрекращающегося, нескончаемого счастья и радости.

— Аборты?

— Нет.

— Выкидыши?

— Нет.

— Святая! — сказал мой гинеколог.

Я летала. Я парила над колдобинами Уездного города. 
Я так и не узнала, что такое токсикоз, гестоз, гипертензия и прочие тяготы исключительно женского свойства, проявляющиеся  в интересный период.

Психолог, который значился для обязательного посещения возрастной первобеременной, подлежащей кесареву сечению, задала мне пару ничего не значащих вопросов, глянула на моё блаженно улыбающееся лицо и вынесла вердикт:

— Вы легко всё перенесёте. У вас удивительный оптимизм!

Ещё бы! Литра три эндорфинов в крови творят чудеса с тридцатишестилетними первобеременными бабами!

Говорят, женщины в интересном положении чудят в еде.

— Дорогой, принеси мне апельсин! Ну что ты принёс? Я же просила персик.

Дорогого для посылания не было, может поэтому пищевых причуд я избежала.

Хотя нет. Было, было! Финики! Это единственное, к чему меня потянуло. Много лет спустя прочла, что финики — это просто кладезь витаминов для беременных. Калий, кальций, фосфор, витамины А, В… Снимает отёки, тошноту, предотвращает проблемы с зубами, сохраняет зрение,  помогает формированию костей у ребёнка, повышает лактацию и придаёт спокойствия))
В общем, организму надо доверять. И я полностью доверилась  включившемуся инстинкту, не могя спокойно пройти мимо лотков с финиками. 
 
В Саратовский перинатальный  центр на плановую операцию меня увозила плановая «скорая».

Провожавшая меня до больничного гаража мама сказала:

— Никогда мне больше не говори, что ты чего-то боишься.

Страха и правда не было. Было счастье. Эта пятка, внезапно вылезающая где-то сбоку, рядом с пупком. Её можно было потрогать, погладить, пощекотать… это было чудо.

 

Хирурги работали молча. Никакого «скальпель… спирт… огурец!». 
Спинальная анестезия — я всё слышала, видела, но не чувствовала. 
Помню, когда всё закончилось, и я уже начала отъезжать,  спросила:

— Он хороший?

— Хороший, хороший, — сказала акушерка. — Покажите мамочке.

Он лежал запелёнутый, спал. Розовые гладкие щёки, безмятежное моё сокровище. Я улыбнулась ему, погладила по щёчке  и вырубилась.

Через сутки я вышла из реанимации за минусом 14 кило нажранных финиками веса.

Тонкая, звонкая, передвигающаяся как на лыжах по причине распаханного живота, но такая же счастливая теми тремя литрами эндорфинов.

И пока мои соседки по палате карячились на своих жёстких кроватях после кесаревых сечений, я проскреблась в душ, набанилась, накидала на башку бигуди и накрасила губы.

Зашедший с обходом лечащий врач застыл на пороге с занесённой ногой и ошарашенно произнёс:

— Ну, ожила!

 

Девки-соседки всё ещё карячились, а я шоркала по коридору походкой натирщика паркета в поисках младенческой палаты — искала своего. Во-он он лежит, мой бесценный кулёк в кошачьем каком-то лотке.

На третий день перестали колоть наркоту и вот тогда только маленько поплохело — захотелось поплакать.

Я заменила этот процесс аналогичным — тоже жидкостноотделенческим, но из другого, пардон, места.

Как говорила моя бабуля… Впрочем, не скажу. Бабуля иногда бывала редкостной хулиганкой. Не стану порочить её светлую память.

Кесарёным мамашам малышей принесли на четвёртый день. До этого мамочки ждали прихода молока, раздаивая сиськи.

Ну, если без особых подробностей, то мой как вцепился в неё, так еле-еле отвадила через два года и один месяц.

Сиська — удивительный уникальный предмет. Во-первых, это еда. Во-вторых, это мобильная еда. В-третьих, это успокоительное, в-четвёртых снотворное, в-пятых затыкательное.

Ну, про то, как самой жрать хотелось на больничных пустых харчах, умолчу. Но яйцо вкрутую с куском сухого хлеба никогда не забуду.

Встречала нас из роддома с Дмитрием Андреевичем бабушка...

Ну а потом начались прививки и  бессонные ночи с температурой из-за лезущих зубов.

Прививки — зло, но это другая тема.

Много, чего было, и многое, надеюсь, ещё  впереди.

Сложись жизнь чуть-чуть совсем иначе, у меня их было бы… ну хотя бы двое. Но... 

И когда он только успел вырасти, этот кулёк...

Помню, как вчера. Зима, ледяная «скорая», и плачущая мама машет мне, нет — нам,  рукой...